Я тут наткнулся на интересную параллель. Поздний Советский Союз (может сам того не желая) во многом повторял идеологические построения поздней Российской империи. Автор этой сентенции сравнивал творения позднего Суслова с творениями Победоносцева и приходил к неожиданному, но логичному выводу: позднесоветская революционная мораль – это старое доброе имперское охранительство, только со ссылками на классиков марксизма, цитаты которых бездумно выдергивались из контекста. Что забавно позднесоветская интеллигенция тоже воспроизводила многие паттерны революционных разночинцев поздней империи, которыми в том числе и зачитывалась.

Герою сегодняшней статьи эти два поколения сделали такой невероятный пиар, что марвеловские сверхчеловеки рядом с ним – просто мальчишки в розовых штанишках, годные ему лишь на побегушки. Пиар, на всякий случай уточню сразу, делали врагу. А еще верили каждому его слову как распоследний Карамзин.

Из советских ему самый громкий пиар сделал Валентин Пикуль. Одна из его миниатюр – «Закрытие русской лавочки» - во многом посвящена ему, Антонио Поссевино, легату папы римского в северные территории. Ему же должны быть посвящены первые две части так и не случившейся трилогии «Псы Господни» с названиями «На кострах» и «Смутное время». Не успел. Хорошо это или плохо – я даже не знаю.

В юности я с упоением зачитывался книгами Пикуля, даже «Нечистой силой». Она казалось сильным, смелым, интересным текстом. Сев перечитывать его уже за тридцать, я готов цитировать А.М. Борщаговского: «вот образец книги растлевающей, оскорбительной прежде всего для русского народа, нездоровой в основе своей книги, где вываляно в грязи всё, и, кажется, сами мозги автора, их клетки, состоят из грязи <…> Сама книга, собственно говоря, представляет собой выражение литературной распутинщины, блуда, духовной хлестаковщины. «Метрополь», составленный хвастливыми мальчишками, — это детская шалость в сравнении с тем колоссальным, едва не обратимым вредом, который приносит и принесёт ещё этот роман Пикуля. Всё в нём бездарно, пошло, без языка, без признаков культуры и совестливого отношения к людям прошлого». Конец цитаты. Метрополь в ней (уточню на всякий случай) – не отель, а самиздатовский сборник диссидентских стихов.

Большее разочарование было только от пересмотра боевиков с Бельмондо. Взрослеть порой очень грустно.

В миниатюре Пикуля дон Антонио представлен этаким апостолом ада, разверзшегося над тогдашней Европой. Пройдя обучение в университете в Падуе, он присоединился к иезуитам и сделал грандиозную карьеру. Начал с утопления в крови Тулузы, впоследствии развернулся до всей Франции, устроив геноцид гугенотов, Варфоломеевскую ночь и свержение династии Валуа. Чуть отдохнул от дел все в той же Падуе и рванул превращать в филиал ада Восточную Европу, где помыкал шведским королем Юханом и польским Стефаном Баторием. Недалекого блудливого сыноубийцу Ивана Грозного тоже обвел вокруг пальца и чуть не внедрил католичество на Руси, сначала задурив голову всё тому же Ивану, а затем подготовив Лжедмитрия и все кошмары Смуты. В общем Воланд в тиаре из XVI века, бойтесь-бойтесь, Минин с Пожарским во главе истинно патриотичных народных масс еле отмахались.

Оставил Антонио след и в российской историографии. Его труды «Московия» многократно переиздавались в Европе и использовались имперскими историками для реконструкции эпохи Грозного как надежный источник. К сожалению. Именно он - автор самого развернутого из описаний убийства Иваном Грозным своего сына Ивана, воспетого Репиным и Карамзиным. С посохом, пробитым виском, полуголой женой сына. Вот вам полная цитата в русском переводе.

Великий князь московский Иван Васильевич от своей первой жены Анастасии имел двух сыновей — Ивана и Федора. В первый мой приезд оба они были живы. Ко второму приезду первенец Иван, достигший 20 лет, уже способный управлять государством и любимый московитами, скончался. Говорят, у князя рождались сыновья и от других жен, но впоследствии умирали.

Сведения о смерти Ивана имеют большую ценность. Это обстоятельство достойно упоминания потому, что оно оказало большое влияние на смягчение нрава князя, так что во время наших бесед он многое выслушивал снисходительнее, чем, может быть, сделал бы раньше.

По достоверным сведениям, сын Иван был убит великим князем московским в крепости Александровская слобода. Те, кто разузнавал правду (а при нем в это время находился один из оставленных мною переводчиков), передают как наиболее достоверную причину смерти следующее:

Все знатные и богатые женщины по здешнему обычаю должны быть одеты в три платья, плотные или легкие в зависимости от времени года. Если же надевают одно, о них идет дурная слава. Третья жена сына Ивана как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдет. Неожиданно ее посетил великий князь московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил ее по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нем, что на следующую ночь она выкинула мальчика. В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: «Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве».

Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы лекарей и Андрея Щелкалова с Никитой Романовичем, чтобы всё иметь под рукой. На пятый день сын умер и был перенесен в Москву при всеобщей скорби.

Отец следовал за телом и (при приближении к городу) даже шел пешком, в то время как знатные люди, все в трауре, прикасаясь к носилкам концами пальцев, как бы несли. Одежду, сшитую по случаю траура, они носили и при нашем возвращении, Волосы их были распущены в знак скорби, они не носили шапочек, обличающих их знатное происхождение. В этом мы увидели дивную милость божественного провидения и справедливости, так как при первом нашем приезде к князю они насмехались над тем, что мы одеты в черное и приехали как бы в лохмотьях (ведь этот цвет им непривычен и служит знаком скорби); теперь сами по случаю траура по умершем Иване они вынуждены им пользоваться и не осмеливаются заикнуться об этом.

Что касается прочего, то князь, созвав думу, сказал: по его грехам случилось, что Иван умер, были некоторые другие обстоятельства, которые давали повод сомневаться, будет ли власть прочной, если она перейдет к младшему сыну Федору. Князь потребовал от бояр, чтобы те подумали, кто из наиболее знатных людей царства мог бы занять место государя. Они ответили ему, что не хотят никого другого, кроме того, кто остался в живых — Федора, потому что им нужен тот, кто является сыном государя. Они убеждали его снять с души скорбь, и, хотя он объявил, что примет монашеский чин, пусть он оставит это намерение, хотя бы на время, пока дела в Московии не станут более прочными. Бояре держались того мнения, что о подыскании другого он говорит для того, чтобы узнать настроения, и, если бы он заметил, что кто-нибудь обратил внимание на другого, то и он, и тот, который пришелся ему по душе, расстались бы с жизнью.

Каждую ночь князь под влиянием скорби (или угрызений совести) поднимался с постели и, хватаясь руками за стены спальни, издавал тяжкие стоны. Спальники с трудом могли уложить его на постель, разостланную на полу (таким образом он затем успокаивался, воспрянув духом и снова овладев собой). Однако некоторые не переставали обдумывать разные варианты, кто же, наконец, мог бы быть наследником, если бы что-нибудь случилось с Федором, так как не было из этого рода другого и 30 лет оставалось свободным место конюшего, которому эта власть могла быть передана (как наместнику).

После смерти Ивана князь, отдаваясь слезам, одетый в полный траур, приказал тем послам, которые отправлялись вместе со мной к вашему святейшеству, не выдавать другой одежды, кроме черной, хотя и шелковой. Во всем его царстве (и особенно при дворе) тот же вид, заупокойная служба, корона снята, и, если кто-нибудь блистал другой одеждой, едва ли она была великолепной.

Во все монастыри он разослал много денег на спасение души сына. Кроме того, с Ахматом, не то турецким послом, не то наместником, который был в Москве в течение трех лет, потому что войско польского короля бродило и дороги для возвращения были небезопасны, он послал двух московитов к патриархам и в восточные монастыри, дав им по 10 тысяч рублей (рубль ценится немного больше двух крон) на раздачу милостыни, и чтобы получить утешение по смерти сына. Ведь каждые три года к ним же на Восток он посылает деньги, так как русские там почерпнули в старину знакомство с греческой верой, которую имеют и сейчас, хотя уже во многом расходятся.

Конец цитаты.

То, что вы сейчас прочитали – пример классической «черной легенды» со всеми ее необходимыми атрибутами. Здесь и отсылка к неназванным, но очень знающим источникам. И куча непроверяемых душещипательных подробностей типа количества одежек на царице Елене и дословными цитатами умирающего сына. И стремительный переток от непроверяемой легенды об убийстве к общеизвестным процедурам похорон и поминок царевича и обратно (оцените, как искусно вплетен в повествование рассказ о бессоннице и душевных терзаниях царя Ивана).

Кстати источник сведений, хоть и не назван, но вполне очевиден. Переводчиков содержал князь Иван Мстиславский, первый после царя человек на Москве. Как и сын Фёдор в смуту – западник. Хорошо ладит с Грозным и зятем Симеоном, плохо – с его старшим сыном, двоюродным братом, митрополитом Антонием. Ему же (и царю Симеону Тверскому) объективно больше всех на руку была смерть молодого и строптивого царевича (или уже царя?). Как и его сына. Два царя Московии привычны, третий уже – явный перебор.

Дон Поссевино – прекрасный публицист. И рекламу своей книжке делал прекрасную, намекая на невероятную достоверность сведений. Книжку потом продавали. Задорого. На безбедную старость хватило.

Еще одним источником дохода стали щедрые подарки царя Ивана, от которых Поссевино гордо отказался (если верить его письмам папе римскому), но которые потом задорого продавал по дороге из Польши через Германию в Италию и обратно (сопровождал царского посла Якова Молвянинова к папе Григорию XIII, тому самому из календаря).

Давайте кратко расскажу его историю.

Антонио Поссевино – сын ювелира из Мантуи. Молочный брат герцога Франческо Гонзаго. После смерти молодого герцога перебирается в Рим на службу великому кардиналу Алессандро Фарнезе и служит ему несколько лет, обрастая связями.

С 1559 года – в ордене иезуитов. 1565-68 – глава отделения ордена в захолустном Авиньоне (Франция). Много, но не всегда удачно выступает в защиту иезуитов в диспутах с протестантами. Печально прославился в ходе религиозных разборок в Тулузе, где публично призывал к расправам. Был секретарем генерала ордена при Эверарде Меркуриане, когда французы перехватили власть над иезуитами у испанцев (параллельно и папу возвели из своих).

Был представителем от Ватикана, координировавшим Юхана Шведского (скрытого католика) и Стефана Батория (неофита-католика) в войне против Ивана Грозного. Был медиатором в мирных переговорах Батория и Грозного. В 1581-82 году съездил в гости к Ивану Грозному, убеждая того перейти в католицизм. Вернулся уже к новому генералу ордена, испанцу (неаполитанцу из знатного Арагонского рода) Клаудио Аквавива. Того результаты московской командировки не впечатлили и лавочку прикрыли. Ненадолго.

В дальнейшем торговал сомнительной достоверности книгами, преподавал, издалека наблюдал за нашей смутой, возможно выступая в роли консультанта.

В целом перед нами средней руки служака, опытный дипломат и оратор. Но в общем-то не более. Я не сталкивался с испанскими источниками, которые бы обвиняли в триумфе протестантизма Истому Шевригина или Якова Молвянинова. Хотя оба принимающей стороне нервов помотали.

Триумф поездки в Россию тоже сомнителен (Аквавива со мной согласен). Огромные вложения в войну Батория убились о стены взятого Полоцка и невзятого Пскова. Иван Грозный как в 1582 провел формально церковный собор, на котором с протопопом Антонио посоглашался ростовский митрополит Давыд, так и сослал в 1583 году Давыда по обвинению в латинской ереси. Под конец жизни еще и к протестантке Марии Гастингс сватался. И правильно, если английский порох и пушки больше помогут с отвоеванием Нарвы, шел бы этот папа с его календарем. Баторием, Поссевино и кто там дальше по списку.

Личные же аудиенции Поссевино у Грозного больше похожи на откровенное издевательство. Прекрасно эрудированный царь попросту квантизует болтливого итальянца то своей версией древней истории, то ехидными вопросами (которые по всей Европе с большим успехом задавали протестанты).

Ой, а это правда, что папе нужно туфлю целовать? Точно не задницу?

А чего это священнослужители у вас бороду бреют? Что правда – сама не растет, бедные вы бедные..

А правда, что папа никогда ножками не ходит, везде его носят, чтобы уподобить Иисусу, живущему на небе..

Иван Грозный не зря столько времени провоевал в Прибалтике, водил дружбу с протестантами. Да и почитать любил на ночь умные книги. На пике дебатов стороны дошли до личных оскорблений, где царь назвал папу «не пастырем, но волком», а Антонио вольно отозвался о бурной личной жизни царя. На следующий день помирились, но говорить, что Антонио кого-то обратил в свою веру – ни в коем случае.

История прелата Антонио – больше не про нашу реальную историю. В ней он сыграл весьма скромную роль. Баторий с Грозным и сами бы помирились, глядя на невзятый Псков и захваченную шведами Нарву. Точно также как Юхан Шведский воевал бы с Московией, даже если бы в довесок в папским деньгам послом к нему прислали немого. История его встреч с царем, как ее ни приукрашивает сам прелат, лучше всего ассоциируется с хорошей русской поговоркой «бодался теленок с дубом». Прелата попользовали под тактическую дипломатическую задачу – добиться мира с Польшей - и кинули в отбой. Чтобы не обижался – отсыпали на дорожку соболей (тоже видимо небогато).

Пожалуй единственным успехом прелата стал литературный. Черная легенда про сыноубийство с эротическим подтекстом сделала книгу бестселлером, а потом еще и в наши учебники попала. И в головы ненавидящей собственную страну странной русской (русской ли?) интеллигенции. Она очень хорошо легла в классическое описание царской истории для узников совести, которые так любят свою страну и ненавидят государство.

Вот вам её квинт-эссенция от английского агента влияния (и немного великого русского писателя) Льва Толстого из интервью "Таймс" в военный 1905: "... От того ли, что я русской и я хорошо знаю внешнюю истоpию Poccии, или от того, что в Poccии этот закон безнравственности и низости лица, находящаяся во власти, особенно ярко проявился, история Poccии со времен Империи служить поразительным подтверждением этого закона. После изверга, пьяного сифилитика, труса, как все злодеи, безбожника, восхваленная Петра, распутная девка Катька, потом любовница конюха и, наконец, мужеубийца, распут­нейшая из распутных девка Екатерина «великая», потом признанный, потому что его убили, полубешеным Павел, который также, как его отец, был несравненно лучше жены и матери, потом отцеубийца, лгун, ханжа Александр, потом глупый, грубый жестокий солдат Николай, потом Александр по своей фантазии и увлечению уничтожающий рабство и потом по новой фантазии и увлечению отвергающий все начатое и возвращающийся к грубому солдатству Николая, потом совсем глупый, жирный мешок Александр III, тоже решающий по своему усмотрению судьбы 100 миллионов народа, и вот Нико­лай II, с своими иконами, мощами, дочерьми и жалким младенцем, благословляющий войны, устроивший бездельную, безсмысленную погибель миллиардов рублей и сотен тысяч людей на Дальнем Востоке… гусарский малоумный офицер, устроивший японскую войну". Англичане агента в комментариях пожурили, такое даже для них было too much.

А история смерти Ивана Ивановича и распутства его отца заслуживают отдельных статей. Тем более в них будет куда больше про надвигавшуюся Смуту, чем в истории незадачливого прелата Антонио.